Таинство Исаака Левитана

Не то, что мните вы, природа:
Не слепок, не бездушный лик -
В ней есть душа, в ней есть свобода,
В ней есть любовь, в ней есть язык...


Эти тютчевские строки очень часто любил повторять родоначальник русского пейзажа и учитель Исаака Левитана Алексей Кондратьевич Саврасов. Великий пейзажист научил своих подопечных такому мастерству, которым тогда владели не многие из художников - умению видеть в каждой частице природы нечто мимолетное и в то же время вечное, почувствовать ее настроение, стать с ней одним целым. Восприняв этот урок и став маститыми художниками, "саврасовцы" не изменили своего трепетного отношения к природе.
И тем это было труднее, что тенденции того времени, в которое им пришлось жить и творить, требовали постановки совсем иных творческих задач. Для художников того времени было характерно непонимание и отторжение всего, что не отвечало передовым идеям революционно настроенной общественности конца XIX века, с одной стороны, и предвзятое (поначалу) отношение к пейзажу как к самодостаточному и законченному произведению искусства - с другой. Но это только подхлестывало молодых художников, таких как Коровин и Левитан. Самому Левитану всю жизнь приходилось противостоять мысли о предназначении искусства как носителя передовых идей.

Исаак Ильич Левитан не оставил после себя ничего, что могло бы заинтересовать дотошных биографов. Его личный архив - переписка и, вероятно, те или иные документы - были уничтожены по его же распоряжению братом Авелем незадолго до смерти художника. Остались только воспоминания о его родных, а также друзей и современников. Скрытный до таинственности, не любивший распространяться направо и налево о своей зачастую трудной жизни, Левитан был очень избирательным и требовательным к людям, которых он считал своими друзьями. Одним из них был А. П. Чехов, который всю свою жизнь вел с Левитаном дружескую переписку. Кое-что сохранилось из воспоминаний брата и сестры А.П. Чехова.
Левитан родился 18 (30) августа 1860 года в местечке Кибарты близ железнодорожной станции Вержболово, бывшей Сулакской губернии. Отец его был довольно образованным по тогдашним временам и условиям человеком. Сын раввина, он не только окончил ешиву, но и самостоятельно овладел немецким и французскими языками, что и стало для него средством существования в Ковно, где он давал уроки, а затем работал переводчиком при сооружении железнодорожного моста французской строительной компанией. В начале 1870-х семья Левитана в поисках заработка перебирается в Москву. Но и здесь им пришлось вести весьма жалкое существование.
В сентябре 1873 года тринадцатилетний Левитан поступил в Московское Училище живописи, ваяния и зодчества, где учился его старший брат. Здесь он был принят в так называемый оригинальный класс, где учащиеся делали копии с оригиналов - рисунков мастеров. Левитан делал успехи в Училище, чем вызвал расположение учителей. В сентябре 1874 года его перевели в натурный класс, а вскоре он попал в пейзажный класс под руководством Саврасова.

Существовало предание, что Левитан с детства любил смотреть из окна на городские крыши и на удивленные вопросы, что он там нашел интересного, отвечал: "Погодите, увидите, что я из этого сделаю..." Теперь уже трудно установить, правда это или задним числом выдуманная легенда. Но, во всяком случае, в Училище в Левитане уже явственно пробудилась тяга к такому виду живописи, который совсем не был тогда в чести. Все передовые художники избегали писать природу. В письме Крамского Репину можно найти строки, очень хорошо отражающие отношение в художественной общественности того времени к пейзажу: "...я пока еще ничего не начал, а все больше занимаюсь пейзажем; боюсь, как бы не сделаться пейзажистом совсем, так и тянет".
Левитан выбрал каменистую и крутую тропинку. Семья его крайне нуждалась. Даже самым близким друзьям он не мог доверить мучительнейших воспоминаний о том, как семья погружалась в безнадежную нищету. Негодовал ли мальчик на непрактичность родителей, на отца, вышедшего из зажиточной семьи, а теперь обивавшего пороги богатых домов в поисках грошовых уроков? На эту тему Исаак не говорил даже с самыми близкими друзьями. Все знали только то, что многое из своей прошлой жизни Левитан хотел забыть. Мысль об аналогичной судьбе приводила его глубокое отчаяние.
В 1875-м у Левитана умерла мать, два года спустя сам Исаак и отец заболели брюшным тифом.... Из больницы мальчик вернулся сиротой. Времена, когда он мог приложить к прошению о продолжении обучения в Училище пятнадцать рублей, миновали без возврата. Пришлось, "ввиду крайней бедности" писать старшему брату прошение об освобождении от оплаты за обучение. В Училище пошли навстречу талантливому мальчику. Здесь вообще преобладали дети малоимущих ремесленников и крестьян. Поэтому бедностью тут трудно было кого-нибудь удивить. И все же, по воспоминаниям художника Нестерова, про Левитана ходило много полуфантастических рассказов. А застенчивая скрытность только подзадоривала домыслы любопытствующих.
Товарищ по училищу, Костя Коровин, как-то передал горькие слова, услышанные от старого, спившегося художника: "Кто же это тебя надоумил... в художество, а?"

Вскоре к материальной нужде и лишениям прибавляется и еще одно: после покушения студента Соловьева на царя Александра II в мае 1879 года началось выселение евреев из Москвы, и Левитану с братом и сестрой пришлось перебраться за город, в дачную местность Салтыковку по Нижегородской железной дороге. Там Левитан, стесняясь своего более чем скромного костюма, забирался в поисках безлюдных мест в самые глухие закоулки, подальше от расфранченных дачников. Так он мог хоть на некоторое время позабыть обо всем на свете и отдаться целиком созерцанию природы. Иногда он прокрадывается на платформу, где пролетающие мимо поезда вселяли в него надежды и мечты возвратиться туда, где бурлит жизнь, где есть люди, понимающие его не только в постигавших его несчастьях, но и в творческих исканиях.
И - наконец - удача! Муж сестры продает одну из картин Исаака в Москве за сорок рублей, а позже сам Левитан получает стипендию от князя Долгорукого. К тому времени и начальственная строгость ослабевает: при помощи Училища удается снова вернуться в Москву. В 1879 - 1883 годах он продолжает успешно и с увлечением учиться в Училище живописи.
В пейзажной мастерской колдовал над учениками Саврасов, который особенно упирал на роль работы с натуры. Саврасов умел воодушевить своих студентов и, охваченные восторженным поклонением природе, они, сплотившись в дружной компании, работали не покладая рук и в мастерской, и дома, и на натуре. С первыми весенними днями вся мастерская спешила вон из города, и среди тающих снегов любовалась красотою пробуждающейся жизни. Расцветал дуб, и Саврасов, взволнованный, вбегал в мастерскую, возвещая об этом, как о целом событии, и уводил с собою молодежь опять туда, в зеленеющие рощи и поля. Общее воодушевление не давало заснуть ни одному из учеников мастерской, и все Училище смотрело на эту мастерскую какими-то особенными глазами. Левитан жадно впитывал в себя все эти впечатления.
Преданный всей душой и сердцем живописи, Левитан отличался от остальных учеников Саврасова особым чутьем. За свои работы он получал соответствующие награды и поощрения. Выставленная на ученической выставке картина "Осенний день. Сокольники" была приобретена не кем-нибудь, а самим Павлом Михайловичем Третьяковым, что было в то время своего рода общественным признанием художника. В 1881 году Левитану присудили за рисунок с натуры малую серебряную медаль, а в начале 1883 года, окончив научный курс Училища, он подает картину на большую серебряную медаль, дававшую право на поступление в Академию художеств.
Картина "Осенний день. Сокольники", принесшая художнику первую удачу, напрямую связана с Николаем Чеховым - братом А. П. Чехова. Через Николая Левитан познакомился и завел крепкую дружбу со всей семьей и, в частности с Антоном Чеховым, которому и выпала честь проследить весь жизненный и творческий путь художника до самой его смерти. Николай с 1875 года учился в Училище вместе с Левитаном, он был талантлив и делал успехи в рисовании. Когда Исаак показал ему свой "Осенний день", тот нашел, что картина недосказанная, что пусто как-то в ней. Как фон для портрета, а портрета самого нет. И на картине появилась женщина в черном платье, которую написал сам советчик - Николай.
В феврале 1884 года судьба сводит Левитана с передвижниками. На очередной Передвижной выставке в Петербурге он выставляет картину "Вечер на пашне". Картина замечена и общее собрание Товарищества принимает Левитана в число своих экспонентов. Правда, жюри выставки выбрало лишь один из представленных художником пейзажей, вероятно, руководствуясь тем, что он был ближе других к традиционной тематике передвижников. Фигурка пахаря с лошадкой вроде бы позволяла причислить полотно молодого экспонента к картинам с "крестьянской тематикой". Но приоткрывающиеся за косогором лесистые дали притягивают взгляд своей необъятностью, дымка на горизонте останавливает и успокаивает взгляд. Все это перерастало уже из "картины сельского быта" в набросок пейзажного образа, который так характерен для творчества Левитана.
И тут Левитана втягивает бурный водоворот увлечения театром, которого не мог избежать ни один художник того времени. Судьба сводит его с так называемым Мамонтовским кружком (знакомство произошло на рисовальных вечерах у Поленовых, где Левитан прославился, поразив всех своей акварелью "Еврейка в восточном покрывале"). Савва Иванович Мамонтов, талантливый меценат, оказался к тому же недюжинным режиссером, когда домашние спектакли из абрамцевского особняка Саввы Ивановича перебрались на большую, настоящую сцену Частной оперы. В домашних спектаклях многие могли наблюдать, как раскрывались новые, неведомые никому грани таланта участников представления: например, молодой http://www.jewish.ru/culture/izo/serov.htm Валентин Серов в одном и том же спектакле был и ржущим за сценой конем и соблазнительной танцовщицей. И когда понадобились художники для оформления спектаклей, Левитан был принят Мамонтовским кружком.
Как писала позже о художниках, в частности о Левитане, Н. В. Поленова: "Они бросили принятый дотоле способ вырезных деревьев с подробно выписанными листьями, а просто писали талантливые картины. Дуб Левитана в первой декорации с резкими солнечными тенями на стволе от веток переносил действие в природу. Когда поднялся занавес перед левитановской декорацией "подводного царства", публика в первую минуту замерла от впечатления, а затем разразилась громом рукоплесканий, вызывая автора и талантливого исполнителя".
Но, все же, будучи "талантливым исполнителем", Левитан не пристрастился по-настоящему ни к театральной живописи, ни к самому Мамонтовскому кружку. Его дарование было более трепетным и интимным, чем того требовали условия сцены.

Известно, что творческие поиски всегда основаны на вечной неудовлетворенности художника. Зачастую это перерастает в настоящую драму. Новые терзания Левитана - неудовлетворенность прежним художественным языком. В это время не один он роптал на творческую инертность ряда передвижников, на их принципиальный аскетизм, на их отказ "вести любовные беседы с природой", как выразился однажды Врубель, и упование на литературно-сюжетные качества своих работ. Закосневшее, законсервировавшееся передвижническое "ядро" (Мясоедов, В. Маковскии, Лемох, Киселев и др.) упрямо третировало все мало-мальски свежее и самобытное из числа молодых экспонентов. Опасность создавшегося положения состояла в том, что часть молодых переносила свою неприязнь к маститым диктаторам на сами идеи, которые когда-то воодушевляли товарищество и которые постепенно обесценивались в его собственной художнической практике.
Однажды на выставке Левитан был глубоко задет одним из членов Товарищества К. В. Лемохом, когда тот, постояв перед его картиной "Над вечным покоем", сказал: "Как жаль, какое большое полотно, сколько труда положено художником - и все для простого пейзажа!" Все эти противоречия и передряги в художественной среде переросли в постепенное создание молодыми художниками принципиально отличного от передвижничества творческого коллектива под предводительством С. П. Дягилева. Именно Бенуа в 1896 году содействовал тому, что несколько излюбленных им и его друзьями художников, в частности Левитан, получили приглашение участвовать в известной выставке "Сецессион" в Мюнхене.
Так покатилась новая волна: переговоры Дягилева с художниками о возможности "объединиться и как сплоченное целое занять место в жизни европейского искусства"; организация выставок, в которых представляют свои работы некоторые передвижники, которым стало тесно в старой обстановке; создание принципиально нового журнала "Мир искусства". Левитану же все теснее и теснее становилось не только в Товариществе, но и в пределах усвоенной им самим манеры. Но тут: "По обыкновению, я даже на выставках среднего качества, и если есть мои работы, чувствую себя ужасно, но то, что я увидел на международной выставке, превзошло мои ожидания, - рассказывал Левитан А. Н. Турчаниновой о новой дягилевской выставке в январе 1899 года. - Представь себе лучших художников Европы и в лучших образцах! Я был потрясен! Свои вещи - я их всегда не люблю на выставках - на этот раз показались мне детским лепетом, и я страдал чудовищно. Очень поучительно, и я теперь, пережив, как встрепанный. Хочется работать, в голове тьма всяких художественных идей, вообще прекрасно".
Еще не так давно Левитан встретил "Стога сена" Моне "с таким же враждебным недоумением, как и все старшее поколение русских реалистов". Но вот один из московских друзей столкнулся с этой картиной на выставке 1899 года и стал всячески порицать эту картину. На этот раз Левитан с ним категорически не согласился.

А. Н. Бенуа считал, что Левитан долго не мог разобраться в нахлынувших на него в 1890-х годах впечатлениях от живописи барбизонцев и "главнейших" импрессионистов, и что "окончательно он разобрался в них при помощи своих ближайших друзей, в особенности Серова...". В конце века Серова с Левитаном объединяло и тяготение к "Миру искусства". Но не долго. Эти "образованные юнцы с берегов Невы", как выразился впоследствии о своем кружке А. Бенуа, уже сильно опережали знакомых Левитана и Нестерова своей эрудицией, но часто оказывались фатально замкнутыми в кругу своих специфических интересов. Верно подметив и отвергнув оскудение передвижничества как искусства, как живописи со своим особым языком, глубоко отличным от литературы, "мироискусники" распространили свое неприятие и на саму действительность, питавшую это слабевшее направление. Получилось так, что "Мир искусства" бросил упрек передвижникам в склонности к "рассказу" там, где нужно было живописать, но сам лишь изменил содержание. Великие духовные драмы народа заменились амурами, манерными господами и дамами; страдания крепостного мужика - шалостями барина-крепостника. Это отталкивало, отпугивало Левитана. Теперь он говорил: "Все-таки Передвижная солиднее и как-то народнее, роднее. Ее нужно только немного омолодить".
Уже после смерти Левитана, обосновывая свое право на организацию выставки его работ, Дягилев писал И. С. Остроухову: "... и для Вас, и для меня, и для многих близких Левитану людей очевидно, что все последнее время наиболее близок он был именно к нам и что если нынче он еще не вышел из "передвижников", то это простой случай, откладывавший его выход на год. Счеты с обществом у него были кончены". Остроухов ответил ему, держась иного взгляда на этот вопрос "...Скажу больше. Да если б он и перешел тогда, то имейте в виду, что вся его деятельность протекла у передвижников". И долго длились эти споры еще при жизни Левитана, который находился между "мирискуссниками" и передвижниками, как меж двух огней, и эта "война", без сомнения, сократила дни художника. А он никому не принадлежал. Его просто звала природа, он был чужд всякой суеты. В мастерской Училища, где он продолжил дело своего учителя Саврасова, стояли кадки с зажелтевшими березками, елочками, горшки с папоротниками; старые пни расположились в мастерской, захватив под себя пространство пола; мох, бурьян...
В один ненастный день Левитан приехал в Химки, где на пленэре находились его ученики, не совсем здоровым. Молодежь заметила это не сразу. Его уговорили вернуться домой. Больше он не приезжал, только прислал записку: "Я не совсем здоров. Вероятно, на дачу больше не приеду. Желаю вам хорошенько поработать. До осени. Левитан".
Теплый дождик каплет и каплет. И так хорошо лежать в высокой траве, подставляя ему лицо, и чувствовать, как засыпаешь, усталый от этой бесконечной дороги...
Без двадцати пяти девять, 22 июля 1900 года (4 августа по новому стилю) Исаака Ильича Левитана не стало.