«Ами»

СЛОВО О МАМЕ

О творчестве еврейской поэтессы Любови Вассерман, обретшей вечный покой в молдавской земле. В тихом углу кишиневского еврейского кладбища есть одно скромное надгробие - небольшая мраморная тумба с открытой книгой на ней. И каждый, знающий идиш, может прочитать стихи в этой книге. Они называются “Мой дом”.

Я закрываю глаза и хочу вспомнить,
Что же я здесь, когда приехала, увидела?
Маленькую станцию, разросшиеся клены,
Спящую в голубизне тайгу.

Приземистые домики, облитые солнцем,
Беленькие бараки, покрытые росой,
Стремительную Биру, которая вливается
В широкий Амур, могучий, голубой.
(Подстрочный перевод).

Да, “Мой дом” - это Биробиджан, город, который, хотя и не был местом рождения, но оказался для Любы Вассерман ее жизнью, ее вечной любовью. Она приехала туда в начале тридцатых годов и стала активным строителем Еврейской автономной области, вошла в первую писательскую группу, в которой были Давид Бергельсон, Эммануил Казакевич, Бузи Миллер, другие прозаики и поэты.

Первые годы жизни мамы в Биробиджане были действительно счастливыми. Несмотря на суровый климат с морозной длинной зимой и жарким коротким летом, изобилующим комарами, гнусом, на вечную нужду, проблему добывания пищи и одежды, они, первостроители, были энтузиастами - идеалистами, искренне верящими, что строят свой национальный очаг, где соберутся все евреи. Уже потом оказалось, что это была трагедия светлых и чистых людей, обманутых сталинской пропагандой, но тогда они были молоды, романтически настроены, полны сил и задора.
Тогда, в первые годы строительства Биробиджана, к маме пришла любовь, которую она пронесла через всю свою жизнь.

Мой папа Моисей Бенгельсдорф был режиссером и актером Биробиджанского государственного еврейского театра, учеником великого Соломона Михоэлса, и он прожил с мамой, несмотря на все трагические изломы и ее, и его судьбы, интересную, полнокровную жизнь. Я помню, как в нашем доме собирались артисты театра, мамины коллеги по перу, среди которых был и молодой Эммануил Казакевич, какие там были жаркие споры, литературные и театральные диспуты.

Мама воспевала биробиджанскую землю, дальневосточную природу, красоту созидательного труда, еврейских первопроходцев. В ее стихах, в ее поэтическом доме навек прописаны улицы, парки, тополиные аллеи и скамейки над вечерней Бирой. И уже в последние годы жизни в Кишиневе, куда я после смерти отца перевез ее, тяжело больную, мама все время тосковала по Биробиджану. Даже последние в жизни стихи, написанные на больничной койке, так и назывались - “Биробиджан - мой дом”, “Моим биробиджанским друзьям”.

Мама прожила не такую уж большую - 67 лет, но очень тяжелую жизнь. Здесь и нищее, сиротское детство в польском местечке Славатич, и трудная жизнь домработницы и нянечки в Иерусалимской больнице, в ее палестинской юности.

Но самые жестокие испытания достались ей в Биробиджане, когда бесчеловечный сталинский режим обрек хрупкую женщину, мать, поэтессу на долгие семь лет заточения.

Она чудом выжила в сибирских лагерях, но оправиться от этой трагедии уже не смогла. Из заключения мама вернулась тяжело больной, в свои 49 лет выглядела глубокой старухой, получала нищенскую пенсию по инвалидности. Но писательство поддерживало ее дух, хотя каждое слово давалось с большим трудом и каждое новое стихотворение оканчивалось “скорой помощью”, уколами, таблетками или больничной койкой.

Но, видимо, в силу своего доброго, мягкого характера мама не озлобилась за свою исковерканную жизнь. До конца дней она продолжала считать, что всем в жизни обязана советской стране, превратившей безграмотную, голодную местечковую девушку в известную еврейскую поэтессу. Террор она считала трагической ошибкой Сталина, который во имя “светлого будущего” стрелял по своим. Наверное, сейчас, после всего, что мы узнали, мама бы иначе взглянула на “ошибки” величайшего палача всех времен и народов.

Мама никогда не рассказывала, что писала в лагере стихи. Так же, как никогда не вспоминала о своем первенце - поэтическом сборнике, изданном в 1931 году в Иерусалиме, городе своей юности. Сталинский Дракон, физически уничтожавший и калечивший людей, вселял в них и великий Страх, преследовавший всю жизнь. Только так я могу объяснить мамино умолчание. Но недавно, перебирая ее архив, я обнаружил старую тетрадь с карандашными записями, на которую раньше не обращал внимания. А когда начал разбирать записи, то не смог остановить слез. Возможно, так сильно подействовали стихи потому, что почти в каждом она говорит с болью и тоской о своем единственном ребенке, обо мне. Читая мамины стихи, я вспоминал детство - голодное, холодное без материнской ласки, с ранним взрослением: в 14 лет пришлось начать работать, чтобы помочь вконец растерявшемуся отцу, который до конца своих дней задавал трагический вопрос - за что репрессировали его жену. За что женщину, преданную всей душой стране, идеям социализма, смяли, растоптали, лишили самого дорогого - свободы? Это многомиллионное “за что” с потрясающей силой обозначил А.Солженицын в “Архипелаге ГУЛАГ”. Но в мамином стихотворении, в поэтической форме - тот же вопрос и проклятие извергу, сотворившему самое гнусное преступление в человеческой истории.

В настоящую подборку вошли также мамины стихи разных лет. Надеюсь, что совместно с “лагерной” лирикой они дадут читателям представление о жизни и творчестве еврейской поэтессы Любови Вассерман, обретшей вечный покой в молдавской земле.

Серго БЕНГЕЛЬСДОРФ